Буллинг, травля, психбольница, операции — и, наконец, подиумы Европы и исполнение мечты. Стефания Бруин рассказала «Салідарнасці», каково это — в беларусском райцентре решиться на смену пола.
— На самом деле это иллюзия, что только после операции можно почувствовать себя полноценной женщиной. Я ведь и сейчас чувствую себя женщиной. Не подумайте, я не боюсь утратить этот орган, но мне предстоит сложнейшая операция, после которой я проснусь в другом теле, — делится переживаниями трансгендерная беларуска Стефания Бруин, начиная свой рассказ, каким длинным и сложным был ее путь к гармонии с собственным телом, который начался почти 15 лет назад в Беларуси.
В обновленной Международной классификации болезней, которая вступила в силу в 2022 году, трансгендерность больше не относится к психическим расстройствам.
Ранее она рассматривалась в разделе «расстройства личности и поведения» под термином «транссексуальность». Однако исследования и активизм ЛГБТК+ сообщества помогли изменить это восприятие.
Теперь она классифицируется как «гендерное несоответствие» (gender incongruence) и относится к разделу «состояния, связанные с сексуальным здоровьем». Такой шаг был направлен на снижение стигматизации и признание того, что трансгендерность — это естественное явление, а не психическое заболевание.
«Препараты клала в баночку из-под сахарозаменителя и прятала в школьной сумке»
— Как человек узнает, что родился не в своем теле?
— Кое-что видно с самого детства. Но часто, если, допустим, мальчик начинает играть в куклы, надевает девичью одежду, берет мамину косметику, на это не обращают внимания или могут даже наказать.
В подростковом возрасте признаки заметнее. В этот период активно проявляются наклонности противоположного пола.
И если родители по-прежнему не хотят ничего замечать, проблема может уйти глубоко внутрь, и человек будет с ней жить годы, возможно, даже создаст семью. Но момент, когда подавлять внутренние самоощущения будет больше невозможно, все равно наступит. И дальше либо должен начаться переход, либо все может закончиться трагедий.
Я в 13−14 лет уже догадалась, что со мной что-то не то. Но я жила в беларусском райцентре, в моей семье даже предположить не могли такое развитие событий.
А мне не просто нравились парни, на каком-то подсознательном уровне я понимала, что это не про гомосексуальность, я будто бы ощущала себя девушкой, отчего испытывала очень сильное чувство вины. Толком не могла описать свое состояние, а нужных знаний тогда у меня не было.
Я даже молилась, думая, что это может пройти.
В классе меня, как женоподобного мальчика, который еще и ведет себя как девочка, постоянно травили, из-за чего мне пришлось сменить несколько школ, но буллинг не прекращался.
Меня обзывали, унижали, надо мной смеялись. Доходило до того, что меня преследовали. Мой подъезд был исписан оскорблениями, которые я не успевала закрашивать.
Как-то прямо на площадке меня поймали трое амбалов и запинали ногами, еще один раз меня избили на автобусной остановке. Вокруг были люди, но никто не вступился.
Я не думала, что могу обратиться в милицию сама без родителей, так как была несовершеннолетней. А дома меня не понимали.
Приходилось все время себя подавлять, все скрывать, идти против своей воли. Не знаю, чем бы это закончилось, если бы не событие, которое я считаю переломным моментом. Это было знакомство с творчеством Мэрилина Мэнсона.
Причем, моей первой реакцией на его клипы был страх, но перестать слушать этот хоррор я не могла. Искала тексты песен, переводила, изучала его биографию и узнавала совсем другого человека, который скрывается за сценическим образом.
И вот это знакомство с такой одиозной, очень неоднозначной личностью помогло мне принять себя. В 2012 году я попала на его концерт в Минске и с тех пор перестала скрывать свою натуру, поняла, что я трансгендерная девушка и начала переход.
Трансгендерный переход — процесс приведения гендерной роли и тела человека в соответствие с его внутренним самоощущением — гендерной идентичностью. Может включать в себя социализацию в новой гендерной роли, смену имени и/или гендерного маркера в документах, медицинские изменения тела.
В Беларуси смена пола законна и бесплатна. Желающие должны пройти психолого-психиатрическое и сексологическое обследования. Более десяти лет назад врач-сексолог Дмитрий Капустин рассказывал, что такой возможностью воспользовались около 70 человек. По его словам, во всем мире желание сменить пол чаще высказывают мужчины, но в странах СНГ ситуация другая: женщины чаще хотят стать мужчинами.
Первая операция по смене пола в нашей стране была проведена в 1992 году. Ее выполнили женщине. Уже через год она, а точнее он, женился.
— Что значит «начать переход» в тогдашней Беларуси?
— В целом это было реально, хоть и сложно. Это сейчас есть множество информации, организаций, форумов. В то время было всего пару форумов, и те закрытые, куда попасть было не так просто. Друзья из ЛГБТК+ комьюнити у меня появились позже.
Я сама узнала о гормональных контрацептивах и на свой риск стала их принимать. Позже их начали продавать только по рецептам, и я сначала нашла гинеколога, которая согласилась помочь и выписывала мне рецепты несколько раз, а потом просто доставала препараты нелегально через других трансгендеров.
— Где вы брали деньги на препараты?
— Собирала все, что могла — свои карманные деньги, что-то давали на одежду, не покупала обеды. Долгое время мне удавалось все скрывать от родных. Препараты клала в баночку из-под сахарозаменителя и прятала в школьной сумке.
Со временем, когда сама смогла принять себя и скрывать свое внутреннее содержание стало совсем сложно, к тому же и выглядеть я уже стала слишком женственно, носила длинные волосы, как сейчас, я призналась близким. Они этого не приняли.
Я просто дотянула до 18-летия и уехала из дома. Переехала в Минск, где у меня началась новая жизнь, в которой огромное место занимали уже люди из ЛГБТК+ сообщества. Оно очень дружное.
Мне помогали не только материально, но и психологически. Параллельно я стала на учет и начала официальную процедуру перехода.
— Как это происходит?
— Сначала нужно обратиться к сексологу в РНПЦ психического здоровья. Он назначает дальнейшие процедуры, обследования и консультации с разными специалистами.
Нужно проходить тесты с сотнями вопросов, экспертизу в Новинках. Кстати, туда меня положили только с третьего раза — не было мест.
Обычно трансгендерных людей кладут в частные боксы в общем отделении, но все они были заняты. Поэтому мне предложили переночевать в мужской психиатрии, отделении, где лежат люди, уже имеющие диагноз.
И я согласилась, потому что очень хотела быстрее пройти все это. Пациенты отделения, конечно же, собрались посмотреть на новичка, а добрая медсестра, которая меня привела, на вопрос «кто это», зачем-то ответила: «Это девочка».
К слову, с непрофессионализмом и бестактностью, особенно среднего медперсонала, я сталкивалась не единожды. После такого представления мне сказали запереться в палате на ключ.
Ночью я проснулась от дикого рева под дверью, в которую колотили так, что она ходила ходуном. Прекратилось это только через несколько часов, было очень страшно.
К счастью, утром меня перевели в отделение, где проходили обследование призывники, женщины с послеродовой депрессией и прочие. В соседней палате лежал транс-парень, то есть человек, который делал переход из девушки в парня.
В «психушке» я отлежала десять дней. Интересно, что сейчас в комментариях часто пишут, что мне нужно обратиться к психиатру. Так вот, в отличие от хейтеров, я действительно прошла обследование и получила заключение, что здорова.
Собрав все заключения, наконец, подаешься на комиссию, которая может дать разрешение на юридический переход, то есть смену документов.
Мне это мероприятие напомнило какое-то судилище. Десять человек, там кроме медиков были представители образования, военкомата и МВД, задавали самые разные вопросы, отчего я чувствовала себя очень некомфортно. Основная претензия ко мне была из-за того, что я несколько лет незаконно принимала гормоны, еще до официальной постановки на учет.
Объяснила, что у меня не было выхода, нельзя было упускать время, так как в организме вырабатывается тестостерон и я физиологически превращалась в мужчину. Поэтому вынуждена была тормозить этот процесс.
Очевидно, мой ответ, результаты обследований и в целом внешний вид смогли их убедить, потому что мне вынесли положительное решение на смену пола (копия документа есть в редакции. — Прим. «Салідарнасці»).
С подписанным приказом я пошла в ЗАГС, где поменяла свидетельство о рождении, затем отдала его, чтобы получить новый паспорт.
Почти два года ушло на весь этот процесс. Свой женский паспорт я получила в 21 год. Он действительно был выстраданным.
Прекрасно помню этот день, как открывала паспорт, все смотрела на буковку «F» и не могла поверить своим глазам. Я была очень счастлива.
«Разумеется, транс-женщина без нижней операции — это сюрприз для любого мужчины»
— Но паспорт — это только документ. Разве это не начало?
— Нет. Для многих это и есть конец. Вообще переход считается законченным тогда, когда человек находится в гармонии. Кому-то достаточно социального перехода, то есть изменения внешности, и смены гендерного маркера. Не все идут дальше и подвергают себя хирургическому вмешательству.
Для кого-то оно важно. Я сделала ряд операций, в том числе орхиэктомию (удаление яичек. — Прим. «Салідарнасці») и грудь. Вагинопластику долго откладывала. Дело в том, что я была в браке, и моего бывшего партнера все устраивало. Уже два года мы в разводе. И вот я решилась.
Разумеется, транс-женщина без нижней операции — это сюрприз для любого мужчины.
— Простите за нетактичный вопрос, как мужчины реагируют на такой сюрприз?
— Например, мой муж знал изначально о том, что я транс-женщина, поэтому для него это не было сюрпризом. Придя в себя после развода, я снова стала ходить на свидания.
Признаюсь, была удивлена реакции славянских мужчин. Это не только беларусы, но и русские, украинцы, поляки. Так вот, если европейцы после моего каминг-аута в основном расстаются спокойно: «Ты очень классная, но это не для меня», то с нашими мужчинами редко обходится без эмоций.
Они переживают, не могут поверить, страдают. Но даже после этого никакого негатива я никогда от них не слышала.
Конечно, есть мужчины разных национальностей, которые видят во мне только сексуальный объект. Но с такими я сама сразу расстаюсь.
— Вас приятно удивили романтические отношения с беларусскими мужчинами, а как бы вы оценили в целом отношение беларусов к ЛГБТК+сообществу? Известно, что представители последнего порой вынуждены уезжать из нашей страны именно из-за гомофобии.
— Было сложно, когда у меня еще были мужские документы, и мне приходилось с ними ходить по разным инстанциям. Выглядела я примерно так, как сейчас.
И вот приходишь, даешь мужской паспорт — все таращат глаза, начинается куча бестактных вопросов. Это что — вы? Чей вы паспорт даете? Какая женщина, кто вы вообще?
Причем такие диалоги часто случались в каких-нибудь очередях и сразу привлекали всеобщее внимание. Это было очень неприятно.
Когда я поменяла документы, стало проще. По закону я имею право не рассказывать о своем переходе. Но даже когда кто-то пытался не очень тактично уточнять, мол, ты же транс, я всегда говорила: «Да, я транс и что?».
С серьезным хейтом столкнулась, когда решила завести свой канал. Чего мне только не пишут из разных стран, в которых понимают русский язык (я веду канал на нем), какими только расправами не угрожают. Но также у меня есть и большая армия поддержки.
Это подростки, которые переживают похожие моменты в жизни, буллинг, травлю по причинам ориентации или гендерной идентичности. Люди, которые по разным причинам не могут себя принять. Просто неравнодушные.
Я уже пожила в Европе и могу констатировать, что здесь общество гораздо более толерантное и в целом отношение к женщине и к людям вообще более уважительное.
— Заметно, что вы проделали большую работу не только над своей внешностью. У вас грамотная речь, вы знаете языки. Как складывается ваша профессиональная жизнь?
— В 18 лет я хотела поступить в университет им. Максима Танка на психолога, но не поступила. Это не удивительно, у меня был плохой школьный аттестат, потому что вместо подготовки к урокам я думала о том, как безопасно пройти из кабинета в кабинет.
Психология мне очень нравится. В 20 лет я впервые сама пошла в психотерапию, начала заниматься со специалистом, многое изучаю самостоятельно.
Действительно, хорошо знаю английский, могу свободно на нем разговаривать, учила его сама и на курсах. Я понимала, что язык мне пригодится.
Работать еще в Минске начинала консультантом в магазине косметики, потом соцработником для транс-людей. А позже я попала в моделинг и почти три года работала моделью.
«Среди моделей много девочек в прошлом были жертвами буллинга»
— В обществе сложилось много стереотипов об этой профессии. Как вы в нее попали?
— Меня нашел агент в соцсетях. Мы стали готовиться к первому контракту в Китае, но начался ковид. В Китай уехать у меня не получилось, но со временем я уехала в Европу и стала там сама ходить на кастинги в агентства.
В Германии получала отказы — и из-за размера груди, и из-за тату. В итоге все-таки нашла агентство, которому был интересен именно мой типаж, но уже в Варшаве.
Интересно, что среди моделей много девочек в прошлом были жертвами буллинга. Те, кого дразнили страшными и некрасивыми, люди с какими-то особенностями во внешности. Над такими обычно в школе издеваются.
И вот они, чтобы доказать свою полноценность, часто идут в такие профессии. В то же время моделинг — это не столько про красоту, сколько про харизму, про умение подать себя, это близко к актерству, я бы сказала.
Поэтому стереотип, что модель это тело или вешалка — неправильный. Несмотря на одинаковые требования и параметры, у каждой уникальная походка, своя энергия.
Что касается быта, то модельные апарты — это квартиры, в которых могут жить по 15 девочек, в комнаты нас селили по 3−4 человека. В день у каждой бывает по четыре кастинга, которые иногда наслаиваются друг на друга по времени, и нужно добраться в разные концы города. Короче, нервотрепки хватает.
Постоянно следишь за параметрами — то худая, то толстая. Мой пик карьеры моделинга пришелся на развод, когда я страшно переживала, просто не могла ничего есть, меня тошнило. Поэтому была тощая, и меня, наоборот, просили набрать вес.
Как-то в Милане я заболела и ходила на кастинги с температурой 38. И вдруг получаю сообщение от моего букера, что взяла примерку для Филиппа Плейна. То есть у меня есть опшен (option — когда заказчик не сделал окончательного выбора из нескольких моделей. — Прим. «Салідарнасці»).
Конечно, я была очень рада, и на следующий день с такой же температурой поехала в один из его магазинов на примерку. На меня стали надевать приготовленное платье, а оно не сходится на груди, потому что у меня стоят импланты.
Два дрессера, которые меня переодевали, еле впихнули меня в это платье и вытолкнули к кутюрье. Но ему не понравилось. Примерили еще один образ, но меня все равно не утвердили. Это была моя огромная боль.
И в моделинге такое происходит постоянно, модель могут слить во время примерки, во время шоу, могут даже в день самого шоу, когда она уже стоит в колонне.
— Наверное, психологически подобное выдержать не просто?
— Для кого-то это настоящая драма каждый раз, кто-то относится более спокойно, как к работе. Вообще Fashion Week — это очень большое напряжение и сильные эмоции. Работа на износ, которая продолжается 24/7.
Тебе могут позвонить в 2 часа ночи и сказать, беги — у тебя примерка. И ты вызываешь такси и едешь. Агент может позвонить ночью и сообщить, что тебя слили, а может, наоборот, сказать, что они передумали — езжай обратно.
Я участвовала в Fashion Week в Париже, два раза в Милане. Еще по сезону отработала в Берлине и Варшаве.
О бешенной конкуренции и моментах, когда подкидывают стекло в обувь, ничего не скажу. Я дружила со многими девочками, мы друг дружку поддерживали.
Все знали, что я трансгендерная девушка, но всем было абсолютно по барабану. Именно в моем агентстве больше таких не было, но на кастингах я периодически встречалась с другими транс-девочками. В самих агентствах кто-то даже делал ставку на это, так как трансгендеры в тренде.
Однако в моделинге гендер не главное, главное — типаж. Если твой типаж подходит, всем все равно, кто ты.
И все-таки это не было только работой на износ. Для нас специально организовывали отдых. Я несколько раз раньше бывала в Париже, но после модельной поездки полюбила этот город особенно.
Приехала туда из Милана в разгар Недели моды, на шоу не попадала, и решила, раз не работаю, буду отдыхать. В тот раз для нас устраивали крутые вечеринки в шикарных клубах с разными приглашенными звездами, ужин в ресторане с видом на Эйфелеву башню. Эти воспоминания очень приятные. И они случились тоже благодаря моделингу.
В целом это был нелегкий, но замечательный период в моей жизни и карьере, который меня очень сильно закалил. До сих пор я могу с кем-то посотрудничать для души.
— Про заработки моделей тоже ходят легенды.
— У большинства это совсем не безумные деньги. То, что я смогла заработать, едва покрывало расходы перед агентством. Когда вы заезжаете, у вас образуется долг перед агентством — за апарты, перелеты, карманные деньги.
Модель это покрывает не со своего кармана, а из своих заработков. Вы отбиваете свой минус и только потом получаете плюс. Но если вы не отбиваете свой минус, вы не возвращаете расходы агентству.
Я отбивала свой минус, но мой плюс был совсем небольшим. Самая большая сумма за одно шоу, которая мне осталась после всех выплат, было 300 евро. Иногда у меня получалось только погасить свой минус, и я возвращалась с нулем.
Есть модели из топ-50, из горячего листа, которые получают десятки тысяч евро за показ. Но для большинства девочек ценно уже само участие в Fashion Week.
Даже если во время этой недели ничего не удалось заработать, потом начинается сезон коммерции, и вас зовут на съемки для каталогов, кампейнов, лукбуков. И вот там уже можно заработать несколько тысяч евро.
Я не была коммерческой моделью, хоть меня и приглашали на разные съемки. Однако большого состояния я заработать не смогла.
«Мне пообещали 80% того, что я смогу испытывать оргазм»
— Вы сменили работу и страну проживания.
— Я переехала из Варшавы в Нидерланды и работаю здесь в сфере продаж, продаю косметику. Мой биологический отец — нидерландец, поэтому у меня не было проблем с легализацией в этой стране.
Ну и важную роль сыграло мое желание завершить медицинский переход. Здесь подобные операции делают на высоком уровне. Я видела результаты работы моего будущего хирурга, и они великолепны.
Но могу сказать, что и в Беларуси пластическая хирургия имеет довольно хороший уровень. Я делала там ринопластику, делала грудь и очень довольна результатом.
Если говорить о стоимости, то здесь медицина страховая, и необходимая мне вагинопластика полностью покрывается даже не расширенным, а базовым полисом.
Сменить гендер, то есть документы, в Нидерландах легче, чем в Беларуси, но сам процесс перехода тоже занимает довольно много времени.
Допустим, я год назад подала запрос, что хочу сделать операцию. Через 4 месяца получила ответ клиники, еще через месяц меня пригласили на прием к хирургу.
В связи с тем, что несколько операций у меня уже сделаны, плюс длительная гормональная терапия, меня освободили от ряда процедур и сразу поставили в очередь на операцию. Но ждать придется еще около 10 месяцев.
Другое дело, что в Нидерландах не нужно терять ценное время до 18 лет, чтобы официально начать переход. В любом возрасте можно обратиться к психологу, тот даст заключение, с которым необходимые препараты будет выписывать просто ваш участковый терапевт.
Права трансгендеров здесь очень хорошо защищены, все они замечательно социализированы и прекрасно выглядят, потому что своевременно начинают терапию.
Ну и в мэрию пойти поменять гендерный маркер в паспорте можно параллельно, а не после окончания всего перехода. И даже иностранцы, проживающие здесь легально, могут получить соответствующий документ с новым именем и фамилией.
Здесь у меня также были разные консультации со специалистами, необходимые для предстоящей операции. И эти консультации тоже отличаются.
Если в Беларуси есть назначение — «Все ОК, делаем!», то в Нидерландах мне долго и подробно рассказывали в деталях, как будет проходит операция, какими могут быть последствия и насколько они вероятны в процентном соотношении.
Допустим, мне пообещали 80% того, что я смогу испытывать оргазм и даже предложили выбрать, где будут нервные окончания — на клиторе или внутри влагалища.
Подробно рассказали про процесс реабилитации, и, чтобы он проходил хорошо, назначили физиопроцедуры по расслаблению мышц тазового дна.
После всего этого меня спросили еще раз, готова ли я, не передумала ли. То есть им было важно убедиться в том, что мое решение ответственное и взвешенное.
Поскольку я общаюсь с трансгендерами из разных стран СНГ, то знаю, что ни в Беларуси, ни в России, ни в Украине нет такого подхода.
— Тем не менее после очередной консультации вы делились в соцсетях, что все еще сомневаетесь, делать ли вам операцию. Почему?
— На самом деле после сессии с моим психологом я уже не сомневаюсь. Но я по-прежнему понимаю, что это будет сложнейшая операция в моей жизни.
Я осознанный человек, мне не 18 лет, когда я в эйфории кричала, что мне срочно нужна вагина. Я уже столько пережила, что научилась думать о последствиях.
Конечно, я смотрю на себя обнаженную, вижу член и понимаю, что лучше, чтобы его не было. Но также я понимаю, что эта операция изменит мою жизнь, но не изменит меня.
Я давно чувствую себя полноценной женщиной. При этом понимаю все различия между мной и биологическими женщинами. Я знаю, что никогда не смогу забеременеть, независимо от количества операций.
Внешне я стану свободнее, например, можно будет спокойно выйти на пляж и не бояться, что что-нибудь отклеится. Но в отношениях с мужчинами я продолжу говорить правду. Хоть и знаю, что некоторые трансгендеры сознательно этого не делают.
А для меня принципиально, чтобы мой партнер знал обо мне все.